90. ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В РОССИИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ Предпринимательство способствует повышению материального и духовного потенциала общества, создает благоприятную почву для практической реализации способностей и талантов

Древность и современность Полезно знать, что информацию всегда старались держать в доступном месте. Человечество стремилось к сбору и сохранению данных. В III веке до н. э. Птолемей III заполнял Александрийскую библиотеку, требуя от путешественников сдавать свитки для

Один из выдающихся советских и российских экономистов Григорий Ханин рассказывает об очень трудной судьбе русской экономической мысли. Статья большая, но объективная. Ред.

Нас не видят

В своей статье «Почему у нас нет великих экономистов» (Экономические стратегии. 2001. № 5–6) российский экономист В. Федоров обращал внимание на тот факт, что за 40 лет существования Нобелевской премии по экономике среди ее лауреатов нет российских (единственный российский лауреат этой премии Л. В. Канторович был математиком).

Не убежден, что данный показатель – наилучшее мерило уровня экономической науки, но есть и другие свидетельства. На российских авторов почти не ссылаются в учебниках по истории экономической мысли, в иностранных экономических учебниках и научных статьях (за исключением специально посвященных России). В зарубежных книгах об экономической истории России преобладают ссылки на иностранных ученых, даже если авторы знают русский язык. Не помогает и перевод на английский. Так, в издательстве, занимающемся переводом российских журналов, мне объяснили, что переводной экономический журнал покупают за границей в количестве… 39 экземпляров.

Показатели цитируемости российской даже естественно-научной литературы позорно низкие, а по экономической и гуманитарным наукам они вообще не приводятся – видимо, даже сравнивать неудобно.

Расчеты по объему и динамике экономического развития России за три века до 1900 г. принадлежат исключительно западным авторам.

Беспомощность и некомпетентность многие российские экономисты проявляют, в частности, при обсуждении перспектив экономического развития России и выхода из кризиса, поскольку, за единичными исключениями, опираются на официальные статистические данные, не пытаясь проверить их достоверность. Так, не удосужились пересчитать динамику важнейшего фактора экономического развития – основных фондов, которые, по официальным оценкам, не сократились за постсоветский период при падении объема капитальных вложений в несколько раз, по тем же официальным данным. Чего не может быть, как понимает мало-мальски грамотный экономист. Столь же поразительна недооценка (как минимум в 5 раз) стоимости основных фондов.

Неудивительно, что и официальная наука, и государственные органы просмотрели наступивший после завершения восстановительного периода в 2008 г. экономический кризис и не вскрыли истинных причин огромной инфляции в этом же году. Правда, такой же просчет совершили все международные финансовые организации. Видимо, экономическая наука деградирует не только в России.

Большую озабоченность слабостью советских экономистов выражали симпатизировавшие перестройке иностранные государственные деятели. Бывший немецкий канцлер и министр финансов ФРГ Гельмут Шмидт сказал в 1991 г.: «Беда ваша в том, что у вас мало или почти нет серьезных экономистов» . Джордж Сорос писал в 1991 г.: «…Полное отсутствие элементарных экономических знаний – болезнь, которой страдает вся страна, вплоть до самых верхних эшелонов власти. Контраст c Китаем поразителен. Бывший генеральный секретарь коммунистической партии Китая Чжао Цзы Ян был превосходным экономистом, и в его распоряжении был целый полк блестящих молодых умов. В Советском Cоюзе нет ничего подобного» .

Всегда ли была жалкой российская экономическая наука?

Расцвет российской экономической науки пришелся на конец XIX – начало XX века. Получив прекрасное образование в российских и западных высших учебных заведениях и неограниченный доступ к мировой научной литературе, российские экономисты внесли оригинальный вклад в мировую экономическую науку. К сожалению, этот вклад долгое время не был должным образом оценен. Так, в трехтомной «Истории экономической мысли» Шумпетера, законченной в 1954 г., среди сотен авторов почти нет имен русских ученых-экономистов. Только в 50–60-е годы на Западе открыли для себя труды А. В. Чаянова, М. И. Туган-Барановского, Н. А. Кондратьева, Е. С. Слуцкого, В. К. Дмитриева, А. А. Богданова и других.

Октябрьская революция и гражданская война негативно отразились на состоянии экономической науки. Почти перестали выходить экономические журналы, печататься экономические книги, защищаться диссертации. Но в то же время взошла звезда и А. В. Чаянова с его блестящей книгой о методах бесстоимостной оценки продукции и затрат и Б. Д. Бруцкуса с его критикой социалистической экономики (опередившей труды Хайека и Мизеса), а также С. Г. Струмилина. Еще в 1918 г. рядом экономистов выдвигались талантливые проекты денежных реформ.

В период нэпа были высланы за границу некоторые крупные русские экономисты, в том числе и Б. Д. Бруцкус. Но все же профессиональные знания экономистов были востребованы, на их знания и опыт опирались экономические ведомства, они формировали экономическую политику. Лучшие произведения Н. Д. Кондратьева, Л. Н. Юровского, А. В. Чаянова, А. Г. Вайнштейна вышли как раз в этот период. Издавались очень содержательные и квалифицированные экономические журналы. Достаточно успешной была научная деятельность Е. А. Преображенского с его теорией социалистического накопления, надолго сформировавшей экономическую политику СССР и многих развивающихся стран, Е. С. Варги, И. А. Трахтенберга. Уже в самом конце 20-х годов вышла пионерная работа Г. А. Фельдмана по моделям экономического роста, на многие годы опередившая западные исследования. Первые проекты пятилетнего плана и годовые контрольные цифры, созданные под руководством В. Г. Громана, были весьма квалифицированными и носили пионерный характер.

Думаю, что в этот период наша экономическая наука в целом была на мировом уровне, экономику в вузах преподавали преимущественно высококвалифицированные и яркие экономисты, что позволяло надеяться на формирование хорошей научной смены.

Заморозки и оттепели сталинского периода

Черной страницей для советской экономической науки явились 30–40-е годы. Не буду описывать колоссальные гонения, которым подверглись экономисты дореволюционной школы. В частности, упомяну об аресте и расстреле ведущего научного сотрудника Института экономики АН СССР М. И Кубанина за правдивую статью о производительности труда в сельском хозяйстве СССР и США. За аналогичную статью по промышленности в том же сборнике был арестован и осужден С. А. Хейнман. И самым трагичным было даже не уничтожение или тюремное заключение многих выдающихся экономистов, а созданная в те годы атмосфера отвращения к научному творчеству, осуждение и преследование самостоятельного научного мышления. Последняя содержательная теоретическая дискуссия была в 1930 г. по вопросу о судьбе денег в командной экономике. Деградировала и система подготовки научных работников.

Но 30–40-е годы характеризовались для экономической науки периодом чередования репрессий и краткосрочных оттепелей, когда выходило немало интереснейших и высококвалифицированных работ и учебников по советской и мировой экономике, и только недостаток места не позволяет их все привести. Они свидетельствовали об огромной эрудиции, трудолюбии и добросовестности ряда наших экономистов.

Только в качестве примера назову работы А. И. Ротштейна по промышленной статистике, Е. С. Варги по экономике капиталистических стран и экономическим кризисам, уникальные по богатству фактического материала произведения И. А. Трахтенберга и Л. А. Мендельсона по денежным и экономическим кризисам, учебник Э. Я. Брегеля по кредитной системе капитализма, учебник П. И. Лященко по истории народного хозяйства СССР, Ш. Я. Турецкого по ценообразованию в СССР, В. С. Райхера по теории и истории страхового дела, ряд других. В 1939 г. вышли небольшими тиражами неортодоксальные произведения Л. И. Канторовича и В. В. Новожилова. Академик С. Г. Струмилин, не видя возможности правдиво писать о современной советской экономике, создал ряд выдающихся работ по истории дореволюционной экономики России.

Серьезным вкладом в мировую экономическую науку стали разработанные в СССР методы планирования и управления. Экономические ведомства в конце 30-х годов создавали научные советы из старых «буржуазных» специалистов , что свидетельствовало о высокой их оценке властями.

В то же время успешная научная деятельность этих и некоторых других выдающихся советских экономистов в этот период была скорее исключением. Показательно, что академик П. П. Маслов, характеризуя работу единственного тогда академического экономического института – Института экономики АН СССР – говорил в беседе с академиком В. И. Вернадским: «Работа Института «коммунистическая» – дорого стоит и плохого качества. Много сотрудников, которые ничего не делают» .

В 1946–1947 гг. вышло несколько квалифицированных и правдивых произведений о выдающихся достижениях военной экономики США и серьезных изменениях в экономике капиталистического мира в целом во время войны, по истории мировой экономической мысли. За эти книги и в рамках борьбы с космополитизмом был расформирован очень сильный научный коллектив Института мирового хозяйства, возглавлявшийся многие годы Е. С. Варгой, а авторы крамольных книг, включая и Е. С. Варгу, подвергнуты унизительной критике .

Оживление в экономической науке в сталинский период последний раз произошло в начале 50-х годов в связи с экономической дискуссией по учебнику политической экономии, в ходе которой впервые с конца 20-х годов относительно свободно высказывались самые разные мнения (в рамках социализма) по проблемам политической экономики социализма.

Завершая рассмотрение развития экономической науки в сталинский период, можно сказать, что при унификации и догматизации в области экономической теории (политической экономии) поощрялись исследования в области конкретной экономики и экономической истории.

В целом огромная работа по созданию совершенно новой и оказавшейся жизнеспособной системы командной экономики советской наукой была исследована очень слабо. Практика оказалась намного более эффективной, чем поставленная в тяжелейшие условия и репрессированная наука. Не было даже издано ни одной книги по теории и методологии народнохозяйственного планирования (первая вышла уже после смерти И. В. Сталина в 1954 г.).

Как сказалась слабость экономической науки на развитии советской экономики?

Конечно, возникает закономерный вопрос: почему при почти непрерывно слабеющей экономической науке советская экономика добивалась серьезных и даже (1950-е годы) блестящих экономических успехов?

Прежде всего, не следует преувеличивать роль экономической теории в развитии экономики. Здесь я готов присоединиться к мнению Игоря Бирмана, что успехи, равно как и неудачи американской экономики (и других экономик) мало зависят от состояния экономической науки . Единой экономической теории не существует, различные экономические школы по-разному объясняют экономическую действительность и подходят к экономической политике. Не существует методов для определения преимуществ той или иной школы, кроме экономической практики, которая зависит от многих других факторов. Гораздо большую роль в достижении практических результатов играют овладение методами статистики и знание истории экономики .

При всей слабости экономической теории уровень конкретных отраслевых экономических наук был относительно высок. В СССР всегда было довольно значительное количество экономистов, хорошо знавших и понимавших экономику отдельных отраслей.

Как же оценивало советское руководство компетентность экономистов? Работ, исследовавших эффективность советского государственного управления, и после 1991 г. практически нет даже после открытия многих архивов. Особенно трудно оценить эту проблему применительно к высшему уровню советского руководства. Приходится поэтому преимущественно судить по действиям. Мы не знаем даже, кто были экономическими советниками И. В. Сталина по советской экономике и были ли вообще, или же он полагался на мнение официальных органов. В конце 20-х годов он ценил выдающегося статистика В. С. Немчинова.

Если же судить по характеру экономической политики, она была достаточно продуманной, за исключением 1929–1932 гг., когда только нащупывались методы управления командной экономикой. Но даже в этот период принимались многие удачные решения, на десятилетия определившие успехи советской экономики. Упомяну налоговую и кредитную реформы начала 30-х годов, совершенствование балансового метода планирования, создание МТС. Отрывочные сведения в экономической литературе об истории выработки этих решений говорят о том, что их инициаторами были практические высокопоставленные работники соответствующих ведомств (но не первые их лица).

Из этого можно сделать вывод, что руководители многих ведомств ценили талантливых экономистов. Об этом же говорит и создание накануне войны в ряде ведомств научно-консультационных органов, включавших исключительно квалифицированных экономистов старой школы. Многие хозяйственные руководители разных уровней, как и американские собственники и менеджеры, не будучи искушенными в экономической теории и прочих экономических науках, но обладая большим здравым смыслом и производственным опытом, были в состоянии понять многие нужные им в работе экономические категории и оценить подчиненных им экономистов. Мой небогатый практический опыт работы на предприятиях и в совнархозе в начале 60-х годов говорит именно об этом. Статьи и книги, мемуары многих советских хозяйственников среднего уровня, публиковавшиеся в 60–80-е годы, более содержательны, чем произведения многих профессиональных советских ученых.

Наконец, сама командная экономика оказалась достаточно жизнеспособной, а иногда (в 50-е годы) и намного эффективнее экономики развитых капиталистических стран, не говоря уже о развивающихся. Стоило, однако, в 60–80-е годы деградировать личному составу всех уровней хозяйственного управления и демонтироваться механизму командной экономики, чтобы здравый смысл и опыт хозяйственных руководителей все слабее компенсировали слабость экономической науки.

Период после смерти Сталина вплоть до конца 60-х годов стал периодом расцвета советской экономической науки и началом ее нового упадка. Расцвету способствовали три обстоятельства: смягчение идеологического пресса, значительное расширение публикации статистических данных и освобождение из заключения ряда советских экономистов. Ввиду очевидности первых двух факторов остановлюсь на третьем. Поражает творческая активность выдающихся экономистов начала ХХ века, не утративших в заключении ни знаний, ни творческой активности – А. Л. Вайнштейна, Я. Б. Кваши, C. А. Хейнмана, C. А. Далина. Всего за 5–7 лет после освобождения они опубликовали ряд выдающихся работ по народнохозяйственному учету и статистике (Вайнштейн), методам измерения основных фондов (Кваша), анализу эффективности советской экономики (Хейнман), экономике капиталистических стран (Далин).

В этом же ряду назову подвергшегося острейшей критике в 1949 г. Л. А. Мендельсона, опубликовавшего в конце 50-х – начале 60-х годов расширенное издание выдающейся работы по истории мировых экономических кризисов. Пользуясь ослаблением идеологического пресса, советские экономисты провели весьма содержательные дискуссии по многим политэкономическим проблемам советской экономики (особенно судьбе денег и товарно-денежных отношений при социализме). Оживленно обсуждались теоретические выводы из опубликованных в конце 50-х годов книг Л. В. Канторовича и В. В. Новожилова. Выходили очень содержательные, с огромным фактическим материалом книги сотрудников вновь созданного в 1957 г. Института мировой экономики и международных отношений. Благодаря многочисленным переводам работ зарубежных авторов и началу международных научных контактов советские ученые вновь познакомились с трудами западных экономистов и немало полезного из них позаимствовали. Смею при этом утверждать, что работы Вайнштейна, Хейнмана, Кваши, Мендельсона и тогда не уступали, а в чем-то превосходили по качеству работы западных экономистов. Эти труды там, к сожалению, изучали, в основном, советологи, что помешало их большей мировой популярности.

Об интеллектуальном потенциале советской экономической науки в 60-е годы свидетельствует тот факт, что эмигрировавшие в 70-е годы советские ученые-экономисты вполне достойно выглядели среди западных советологов. Особенно хочу отметить в этой связи И. А. Бирмана, который намного более квалифицированно и проницательно оценивал в этот период многие явления советской экономики.

Факторы деградации

Проанализируем основные, на мой взгляд, факторы деградации экономической науки СССР, возникшие уже в 1960-е годы и сказывающиеся до сих пор.

Мегаломания. Рост потребности страны в квалифицированных кадрах, масштабов хозяйства, огромное увеличение роли государства в экономике способствовали увеличению числа научных работников, в том числе и экономистов. Число научных работников-экономистов выросло, видимо, в десятки раз уже к началу 60-х годов. Новые научные работники чаще всего кончали весьма посредственные школы, учились преимущественно у посредственных профессоров (лучших уничтожили или они эмигрировали) , за рубеж не выезжали, иностранных языков чаще всего толком не знали, оригинальные идеи боялись высказывать, потому что за это наказывали. Нужно удивляться не тому, что у нас было очень мало выдающихся научных работников-экономистов, а тому, что они все-таки были, и не только среди старшего поколения.

В 30-е годы в СССР была создана организация научной деятельности, принципиально отличная от дореволюционной российской и зарубежной; смысл ее еще не раскрыт в полной мере . Центром фундаментальной науки вместо университетов стала влачившая при царизме весьма жалкое существование и малоавторитетная Академия наук, а в области прикладной науки, вместо вузов и корпораций – отраслевые научно-исследовательские институты, подчиненные наркоматам. Такая организация в наибольшей степени соответствовала характеру командной экономики и тоталитарного общества. Возможно, в области естественных и технических наук она действительно отвечала задаче заимствования иностранных научных и технических достижений. И определенно, она помогала сделать науку более управляемой («Управляемая наука» – так назвал свою блестящую книгу о советской науке А. Поповский). Но эта система отрезала науку от высшего образования и обрекала на деградацию обе эти сферы. Если в области естественных наук и техники эта реорганизация и имела некоторые временные достоинства, то для общественных наук – только недостатки.

В создании крупных научных коллективов в области общественных наук советское руководство механически распространяло опыт естественных наук, в то время как в общественных науках, в том числе и экономических, характер научного труда принципиально отличается и не требует создания крупных научных коллективов. Я в 90-е годы знакомился с деятельностью ряда западных (а в 2005 г. – и японских) научных центров, обычно при ведущих университетах, по исследованию экономики СССР и России, и нигде в них число научных сотрудников не превышало 5–6 человек (вместо сотен в аналогичных советских), что не мешало им выпускать весьма квалифицированные научные работы. Крупные по числу сотрудников организации требовали создания многочисленной бюрократической надстройки – очень удобной для квазинаучной деятельности.

Огромное увеличение количества научных работников, сосредоточенных в крупных коллективах, само по себе имело отрицательные последствия. Экономистам известен закон Грэшема, согласно которому при равноценном приеме плохих и хороших денег плохие деньги вытесняют хорошие. Наличие большого количества посредственных и бездарных научных работников, как неизбежное следствие роста их числа, в больших коллективах создавало огромные препятствия для научной деятельности сильных ученых. Последние демонстрировали научную никчемность большей части остальных сотрудников, которые нередко из чувства зависти и соперничества пытались от них под разными предлогами (чаще – по идеологическим мотивам) избавиться, что нередко и удавалось.

Со второй половины 50-х годов в СССР тенденция к мегаломании окрепла: появилось много новых исследовательских научных институтов, преимущественно академических, а также Госплана СССР и отдельных министерств. Хотя мне не встречались сравнительные данные о количестве научных работников-экономистов в разных странах, выскажу предположение, что в 60-е годы СССР занимал по их числу 2-е место в мире после США. Косвенным свидетельством этому являются огромные тиражи экономических журналов в тот период. В международных научных институтах, например, были заняты тысячи сотрудников, чего не могла позволить себе ни одна страна мира, кроме США.

Академкраты. Сложность проблемы подбора руководителей этих крупных научных коллективов состояла в том, что заметные ученые, как правило, плохие администраторы и не стремятся к административной работе. К тому же они обычно имеют собственное мнение и поэтому плохо управляемы. И постепенно власть выбрала самое худшее: стала наделять управляемых администраторов званиями выдающихся ученых.

Для лучшего понимания изменений в руководстве наукой напомню вкратце эволюцию отношения советской власти с Академией наук СССР. Советское руководство впервые задумалось о ее месте в науке и обществе в 1928 г., накануне первой пятилетки. Первоначально усилия советской власти были направлены в основном на обеспечение большей лояльности советской власти, к которой многие академики относились отрицательно. Именно этим объясняются грубые формы вмешательства власти в процесс выборов академиков в 1929 г. Оно касалось исключительно отделения гуманитарных наук и обеспечило включение в состав академиков коммунистов, часть из которых не имели значительных научных заслуг . Важно отметить, что большинство из избранных академиков, в том числе все гуманитарии, не возглавляли научные учреждения, а многие даже не работали в академических институтах. Осенью 1929 г. произошла чистка аппарата Академии наук СССР, вице-президентом стал коммунист Г. М. Кржижановский. Так Академия наук СССР стала «управляемой», и в 1930 г. началось позорное «академическое дело» в отношении ряда ученых-гуманитариев для окончательного запугивания академиков и интеллигенции.

Уже в 1929 г. был принципиально решен вопрос о выборе между университетами и Академией наук в качестве центра науки в пользу последней. Три события способствовали реальному превращению: переезд ее в Москву в 1934 г., объединение с Комакадемией с ее историческими, философскими и экономическими институтами в 1936 г. и появление в ее составе технических институтов в 1937 г. В результате ее доля в общих бюджетных расходах на науку выросла с ничтожных 2% в 1929 г. до 24% в 1940 г.

Еще чуть ли не с петровских времен действовало положение, что научные учреждения в системе Академии наук находятся «при академиках». Почти все научные учреждения Академии наук в 1932 г. (48 из 51) возглавлялись академиками . Но в начале 30-х годов научные организации были еще очень малы по численности (максимум 10–20 научных сотрудников), и трудности управления ими поэтому были невелики.

Положение стало меняться, видимо, уже к концу 30-х годов, когда число научных учреждений стало стремительно увеличиваться, как и численность их сотрудников. Чтобы решить проблему управления этими монстрами, была создана система научной номенклатуры. Если у какого-то ученого нет крупных научных заслуг, но он управляем и имеет поддержку в руководстве Академии наук СССР и отделе науки ЦК КПСС, то сначала создается институт под его руководством, а затем его «протаскивают» в члены-корреспонденты и академики.

К сожалению, мы до сих пор не имеем правдивой истории Академии наук СССР, поэтому для выявления истины приходится обращаться не к трудам историков науки, воспоминаниям отдельных ученых, неизбежно в какой-то степени субъективных.

Приведу здесь мнение самых выдающихся советских ученых того периода – П. Л. Капицы и В. И. Вернадского. В опубликованных дневниках Вернадского конца 30-х годов содержится немало резкой критики в адрес руководства и аппарата Академии наук СССР, их методов руководства наукой. Капица был просто в ужасе от научного и интеллектуального уровня руководства Академии наук СССР . Оценивая советскую науку того времени, он даже считал, что «хуже всего у нас Академия» .

Академия наук СССР в 30-е годы потеряла свой статус самоуправляемой организации, какой она была до 1929 г. и превратилась в обычную бюрократическую организацию, лишь прикрытую элементами самоуправления (ежегодные общие собрания, выборы академиков и членов-корреспондентов), как и все советское общество и КПСС с несоблюдавшейся Конституцией и Уставом КПСС. Дело доходило до смешного: чтобы утвердить секретаря своей лаборатории, академику Вернадскому пришлось согласовывать этот вопрос в отделе кадров Президиума Академии наук.

Низкую эффективность весьма разросшейся к середине 30-х годов научной и образовательной сферы, ее неспособность обеспечить нужды усложнившейся экономики и общества власти осознали относительно быстро. Отсюда резкая критика этой сферы в печати и весьма энергичная деятельность по ее рационализации. Другое дело, что эти полезные меры , начатые с 1936 г., не решали главных проблем организации всего научного сектора.

Место академиков в системе руководства советской наукой, в том числе и экономической, стало коренным образом меняться в 50–60-е годы. Справедливости ради отмечу, что хотя профанация звания академика и его места в руководстве наукой началась еще при жизни Сталина, тем не менее в естественных науках и даже в экономике тогда еще решающее значение имели компетентность, научные заслуги.

Так, даже среди экономистов подавляющее большинство академиков составили бывшие меньшевики и буржуазные специалисты (Маслов, Струмилин, Трахтенберг). Членов КПСС среди академиков еще в начале 40-х годов были единицы. Академики-руководители небольших по размеру научных учреждений (опять-таки за минусом философии) еще были крупными учеными. Академия наук в области кадровой политики являлась, таким образом, исключением среди советских общественных институтов.

Серьезным отступлением от этих особенностей Академии стали выборы 1943 г. Создание сословия академкратов (удачное название по аналогии с партократами, придуманное журналистом А. Салуцким) имело многообразные разрушительные последствия. Главное из них – моральная дискредитация научной деятельности в СССР. Вместо оценки по научным заслугам цинично проводился курс на оценку по степени близости к начальству и управляемости. Моральное разрушение с тех пор пошло ускоренными темпами. Академики-директора научных институтов становились маленькими царьками, около которых образовался двор приближенных, подхалимов, с присущими царским дворам интригами и подсиживанием. От них очень многое зависело в судьбе ученого: продвижение по службе, допуск к защите диссертации, публикации, обеспечение жилплощадью, получение командировки и т.д.

К счастью, многие директора институтов были вполне приличными, цивилизованными людьми и нередко создавали благоприятные условия для научной работы, однако это не могло помешать системной деградации.

Замечу, что при всей слабости академической экономической науки она была в этот период намного выше вузовской и отраслевой, где все указанные недостатки были еще больше, а требования к качеству научных исследований – намного ниже.

Оторванность от мировой науки. В сталинский период предпринимались максимальные усилия по ограничению влияния мировой экономической науки на советскую. В послесталинcкий период отчасти возобновилось участие советских ученых в международных конференциях, научные командировки. Шире стали переводиться работы западных экономистов, в том числе и немарксистские. Наибольшее влияние на советских экономистов в плане экономической теории оказали перевод учебника по экономической теории Самуэльсона и книг Гэлбрейта. Переводилось немало конкретно-экономических работ по теории и практике управления, экономико-математическим методам, оказавших большое влияние на прикладные экономические исследования. Поступали в крупнейшие библиотеки СССР и единичные западные работы о советской экономике, но только единицы из советских экономистов использовали их в своих исследованиях.

Изолированность советской экономической науки, ее провинциализм делали невозможным сравнение ее результативности с мировой. Отсутствие возможности (и потребности) сравнения с мировым уровнем создавали комфортные условия для посредственных ученых и бесплодных научных коллективов. О низкой оценке работ советских ученых мировым научным сообществом свидетельствует следующий, на мой взгляд, очень показательный факт. Великий экономический историк современности Фернан Бродель, характеризуя в своем знаменитом трехтомнике российскую экономику XVI–XVIII веков, ссылается практически исключительно на работы западных экономистов или русских ученых-эмигрантов.

Относительно развитые в тот период международные контакты советских экономистов с учеными социалистических стран показали, что по сравнению со специалистами из Венгрии, Польши, Чехословакии советские экономисты были, как правило, намного слабее.

Экономико-математические методы: трагическое заблуждение. С конца 1950-х годов на развитие советской экономической науки все возрастающее влияние оказывали экономико-математические методы. Они использовались в ограниченной степени в экономических исследованиях в 20-е годы (модели расширенного воспроизводства, методы математической статистики), но были осуждены в 30–40-е годы как формалистические и практически прекращены. Их возвращение в конце 50-х годов, связанное во многом с новаторскими работами В. Новожилова и Л. Канторовича, было связано с большей свободой в экономических исследованиях, открытием новых экономико-математических методов, казалось, обозначивших новые перспективы (линейное программирование, межотраслевой баланс) управления экономикой, пиететом перед математикой и быстро развивающейся в те годы вычислительной техникой.

Конечно, экономисты и хозяйственники осознавали примитивность существующих методов планирования и управления, их неадекватность усложнившейся экономике, а также недостаточность и неубедительность, примитивность многих положений традиционной политической экономии. Таким образом, появление новой научной парадигмы упало на подготовленную общественную и научную почву. И, как это часто бывает, недостатки новой парадигмы не замечались или относились за счет ее молодости, слабой разработанности.

Уже первые 10–15 лет использования экономико-математических методов в СССР достаточно очевидно показали, что их возможности непомерно преувеличивались. Самое главное, что заложенные в основе многих из них положения носили умозрительный характер. Экономико-математические модели настолько упрощали действительность, что их использование не имело практического значения .

Критика теоретических положений многих экономико-математических исследований, весьма квалифицированно проводившаяся некоторыми советскими экономистами старшего поколения, воспринималась как консерватизм и догматизм . Однако явные неудачи практического использования новых методов побудили ряд добросовестных сторонников этого направления уже в начале 1970-х годов обратиться к традиционным проблемам и методам экономики. Назову среди них того же Игоря Бирмана, после переезда в США в начале 70-х годов никогда ими не занимавшегося, и В. А. Волконского.

Еще раз процитирую Игоря Бирмана: «Умный Канторович приблизился к пониманию бесплодности наших усилий, осенью 1972 г. прочитал на моем семинаре доклад «О трудностях применения линейного программирования»… Проблемы он здраво обозначил, выход не указал. Сейчас, думаю, не указал, потому, что понял – его нет. По рассказу близкого к нему «чистого» математика, в последние свои годы, на исходе, Канторович симулировал экономико-математическую научную деятельность» .

Между тем экономико-математическое направление в СССР приобрело уже научно-организационную инерцию и интеллектуальную респектабельность. Его лидеры были удостоены Ленинской премии, а один из них – даже Нобелевской премии по экономике. Был создан специальный Экономико-математический институт Академии наук СССР и множество отделов в отраслевых институтах, кафедры в вузах, защищены сотни, если не тысячи диссертаций по этой теме. Постепенно научные работники этого направления стали преобладать среди академиков и членов-корреспондентов. Необъятные возможности открывало развернувшееся в начале 70-х годов создание автоматизированных систем управления.

Вредное влияние столь широкого использования экономико-математических методов на развитие экономической науки в СССР состояло в том, что в связи с этим стало возможным считаться экономистом, почти ничего не понимая в экономике и реальной экономической жизни. Формулы заслонили экономику.

Исключения из практической бесплодности (если не вредности) применения многих экономико-математических методов были, можно сказать, единичные. Так, известный математик В. М. Глушков часами в течение длительного времени наблюдал характер деятельности хозяйственных руководителей разного уровня. У него были интересные экономические идеи по совершенствованию командной экономики. Весьма проницательные публицист Максим Калашников и экономист Сергей Кугушев исключительно высоко оценивают научные заслуги и результаты практической деятельности с использованием экономико-математических методов Побиска Кузнецова и Спартака Никанорова . Но как раз положительные научные результаты отвергались и замалчивались, что и случилось с указанными учеными.

Здесь следует отметить, что неоправданная гипертрофия экономико-математических методов наблюдалась и в западных странах, вызывая протесты уважаемых экономистов (первым из них был еще в 1930-е годы Д. М. Кейнс). Сказались и влияние этого уже весьма авторитетного направления, и потеря критериев результативности экономической науки.

Пожалуй, одним из немногих положительных аспектов этого направления стало приобщение советских экономистов к мировой экономической науке, пусть и не очень плодотворное. По иронии судьбы, именно представители этого направления сыграли решающую роль в определении экономической политики в период перестройки, ибо именно они заняли к этому времени ведущие административные позиции в академической экономической науке.

Исчезновение экономических школ. Наука, как правило, функционирует в рамках научных школ, руководимых выдающимися учеными, которые вырабатывают оригинальные методы исследования и группируют вокруг себя своих учеников, продолжающих традиции этой школы после смерти основателей этих школ. Их существование в период сталинизма в экономической науке было невозможно. После смерти Сталина постепенно стали возникать школы, или, лучше сказать, в силу их ничтожных размеров «школки», и в экономической науке. Они были в Институте экономики АН СССР вокруг А. B. Ноткина, Я. Б. Кваши, занимавшихся макропропорциями советской экономики, вокруг C. А. Хейнмана, исследовавшего внутреннюю структуру экономики, вокруг Я. А. Кронрода, отстаивавшего товарный характер советской экономики. Возникла экономико-математическая школа Л. В. Канторовича. Была, как бы ее ни оценивать, школа Н. А. Цаголова в МГУ, школа Н. Н. Моисеева на ВЦ АН СССР, школа В. М. Глушкова. Несколько успешных научных школ было в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР. Все эти школы (в разной степени) положительно влияли на развитие экономической науки в СССР.

В 70–80-е годы они стали исчезать. Часто причиной была смерть их основателей – ученики оказывались неспособны следовать своим учителям. Нередко их разгоняли, как школу Я. А. Кронрода. Смерть научных школ свидетельствовала о слабости советского научного сообщества в экономической науке. На чем держатся западные научные школы? Прежде всего, на высоком научном авторитете их основателей. Во-вторых, на преданности науке его учеников. В СССР второй фактор отсутствовал.

Роль деградации экономической науки в крахе перестройки

Перестройка обнаружила, что подавляющему большинству советских экономистов сказать содержательно нечего. Как справедливо отмечал Игорь Бирман, в отличие от литераторов у экономистов почти не оказалось в столах неопубликованных произведений, что говорило о их несостоятельности как научного сообщества . Перестроечная экономическая литература примечательна своей критической направленностью. Когда же потребовалось концептуально обосновать изменения в экономической системе, выявилась бесплодность советской экономической науки, ибо научный результат требует многих лет размышлений .

Наиболее громко заявила о себе группа экономистов рыночной направленности, сильная в критике состояния экономики и слабостей прежнего хозяйственного механизма, но, как правило, не способная (из-за незнания) учесть исторические особенности российского экономического развития и специфики институционального характера советской экономики общества, а также реального механизма функционирования современной рыночной экономики. Непрерывные провалы на этом пути в 1988–1991 гг. трактовались не как его ошибочность, а как результат непоследовательности в его проведении.

Советское политическое руководство на заключительном этапе перестройки (1989–1991 гг.) ориентировалось исключительно на эту группу экономистов. При этом речь шла преимущественно о статусных экономистах-академиках, среди которых лишь Ю. В. Яременко имел реальные научные достижения. Действительно ценные и оригинальные экономические работы в этот период публиковались низкостатутными экономистами, к голосу которых государcтвенно-партийная бюрократия, привыкшая ориентироваться на научную номенклатуру, не прислушивалась.

Поразительно, что меньше всего к разработке экономических рыночных реформ привлекались научные работники институтов, изучавших мировую экономику, имевшие реальные представления о современной рыночной экономике. И совсем игнорировались противники рыночных реформ, которые к концу перестройки представили наиболее глубокие научные работы, проницательно предсказывавшие пагубные экономические последствия форсированного перехода к рынку и представившие альтернативные экономические программы . Не получили общественного признания предложения по эволюционному пути перехода к рынку с помощью двухуровневой экономики, опять-таки принадлежащих малостатусным экономистам (С. Л. Комлев и другие).

Таким образом, на переломном для СССР периоде экономического и политического развития советскому народу пришлось расплачиваться за долголетнюю деградацию экономической науки и ее порочную организацию. Неудивительно, что, осознав наконец слабость собственной экономической науки (и не умея оценить сохранившиеся ее сильные элементы), советское руководство к концу перестройки все чаще начало ориентироваться на рекомендации международных экономических организаций и экспертизу западного научного сообщества, плохо понимавшего особенности российской и советской экономики (советологи к составлению этих рекомендаций не привлекались).

Достаточно печальное состояние советской экономической науки к концу 80-х годов еще больше усугубилось в постсоветский период. Правда, уменьшилось идеологическое давление, возросшие возможности международных контактов расширили экономический кругозор и пополнили багаж экономистов достижениями мировой науки (но нередко также и ее ошибками и провалами, которых, кажется, становится больше).

Мне представляется, однако, что минусов стало намного больше. Прежде всего, катастрофически упали престиж и социальный статус научного работника. Российское руководство проявило поразительное пренебрежение к судьбе науки как раз в тот период, когда ее роль в развитии общества резко выросла. Справедливо отметив бесплодность многих (если не большинства) научных работников и научных учреждений, оно, вместо требующей ума и настойчивости кропотливой работы по реформированию организации науки (и образования), решило посадить их на голодный паек. Оставшись практически без средств существования, многие исследователи либо покидали научные учреждения, благо, для экономистов в этот период открылись большие и денежные возможности работы в новых экономических структурах, либо переключились на преподавательскую работу (число студентов-экономистов выросло раз в 5, если не больше). Ни о какой их научной работе не могло быть и речи.

Выпускники российских экономических вузов имели возможность несравненно (нередко – в десятки раз, например, в инвестиционных банках) лучше зарабатывать, чем на научной или преподавательской работе. Конечно, фанатики от науки всегда были и будут, но это все же исключения. Многие пробивные (для издания учебников нужны были связи) научные работники нашли выгодную сферу существования в издании убогих копий западных учебников, за которые тоже неплохо платили.

Намного труднее стало с публикацией книг. Никуда не делись и старые болезни советской экономической науки. Организация научных исследований и самих академических институтов не изменилась: все тот же многочисленный состав и бюрократическая организация. Но почти отпала работа на государственный заказ: ее прибрали к рукам более сноровистые разнообразные центры, близкие к властям благодаря участию в их создании бывших государственных чиновников (например, возглавляемый Е. Т. Гайдаром Институт переходной экономики). Нечего и говорить, что и весьма скромное место науки в деятельности вузов еще больше уменьшилось и стало почти незаметным .

Сохранилась и академкратия. Разрушив в угаре «реформирования» немало полезных элементов прежней хозяйственной и общественной системы, российское руководство не решилось на давно уже назревшее реформирование одного из самых косных элементов прежней бюрократической системы – Академии наук СССР, спешно переименованной еще до распада СССР в Российскую академию наук, причем порядки в ней остались практически те же, что и в советской. И, главное, сохранилось главенство в этой системе академиков, избрание которых все меньше зависело от научных заслуг.

Правда, влияние Академии на общественную жизнь заметно уменьшилось. К мнению экономических институтов власть и новые руководители экономики, радикальные реформаторы, почти не прислушивалась.

Следует тем не менее признать, что критика Отделением экономики РАН (как и многими другими экономистами) экономической политики российского руководства в этот период была справедливой и полезной. В профессиональном отношении в этом споре академическая наука выглядела более убедительной и доказательной.

Научная жизнь в экономических академических учреждениях в этот период все больше замирала. Руководители многих из них сконцентрировались на сдаче площадей в аренду. Лишь очень немногие академики-экономисты в этот период выпустили серьезные работы.

Пожалуй, нагляднее всего деградация Отделения экономики РАН, да и всего РАН, потеря его членами элементарных профессиональных и нравственных норм проявились в истории с избранием пару лет назад в качестве почетного члена РАН Владимира Квинта. Почетными членами Академии наук являются иностранные ученые, внесшие выдающийся вклад в науку. Насколько мне известно, это требование действительно выполнялось. По Отделению экономики иностранные почетные члены долгое время не избирались, только на излете перестройки и в постсоветский период ими стали два действительно крупных ученых – изобретатель межотраслевого баланса Василий Леонтьев и крупный эконометрик в области макроэкономического прогнозирования Лоуренс Клейн.
После смерти Василия Леонтьева новым почетным членом РАН неожиданно был избран экономист из США Владимир Квинт, работавший в 1970-е – начале 1980-х годов в Институте экономики Сибирского отделения РАН, потом – в Институте экономики АН СССР. О его научных работах в тот период никто не мог вспомнить, зато о нем отзывались как о весьма энергичном человеке со связями. После его отъезда в США в конце 80-х годов в российской печати (в основном, газетах) периодически появлялись его статьи, небезынтересные, но скорее публицистические. Крупных работ на русском языке или в переводе с английского не появлялось. Для проверки своего впечатления о новом иностранном члене РАН я обратился к двум весьма квалифицированным знакомым научным работникам в США и Нидерландах, много лет занимавшимся изучением советской и российской экономики. Они вообще не слышали (!) о таком научном работнике.

В целом, как мне представляется, заметно снизился и спрос общества на исследования высокого научного уровня, даже по сравнению с последними годами советского периода. Перестала интересоваться достижениями экономической науки государственная власть, вследствие интеллектуальной деградации последней.

Весьма удачно изменение отношения власти к науке в советский и постсоветский период оценил в начале 1990-х годов академик Н. Н. Моисеев: «Те, кто командовал нашей страной раньше, были умные хитрые мужики. И они понимали, сколь много они не знают. И поэтому время от времени приглашали настоящих специалистов. Кое-что слышали и кое-что наматывали на ус… Теперь к управлению страной пришли люди, которые думают, что они образованные. У них возникает «синдром самодостаточности». Им не нужны независимые советчики, а нужны помощники. И они их рекрутировали из той же самой знакомой среды людей, не получивших настоящего образования. И вот волна не очень грамотной посредственности с самомнением, свойственным «полунауке», захлестнула нашу страну» .

В качестве примера безразличия российских властей к серьзной экономической науке отмечу полное равнодушие к использованию интеллектуального потенциала того же Игоря Бирмана, часто приезжавшего в этот период в Россию.

Вследствие общего падения престижа науки в обществе исчез такой немаловажный в советский период фактор, как научное признание. Нашему бизнесу нужны преимущественно не ученые-экономисты, а практики, знающие основы ремесла, которых наиболее крупные компании набирают из числа выпускников западных вузов или иностранцев. Хотя, конечно, есть исключения…

Увлечение экономико-математическими методами в постсоветский период стало менее заметным ввиду очевидной бесплодности и появления более востребованных и прибыльных областей исследования. Тем не менее они не исчезли совсем. Во-первых, в западной экономической науке и публикациях, на которую все больше равняется российская экономическая наука, они по-прежнему в почете. Во-вторых, многие научные работники ничего другого не знают. В последние годы наблюдается всплеск интереса к этим методам (в частности, межотраслевому балансу) в связи появлением у государственных органов спроса на определение перспектив экономического развития России. В этом могли быть и положительные стороны, если бы исследователи позаботились о достоверности используемых ими данных и реальной оценке положения в экономике. Но ни того, ни другого пока не наблюдается.

Окончательно угасли научные школы, а научное сообщество превратилось в собрание одиночек, самостоятельно решающих свои научные и материальные проблемы.

Общекультурный и профессиональный уровень научно-экономического сообщества еще больше деградировал. Правда, чаще стали ссылки на иностранных авторов. Но только современных. Знание экономической истории и истории экономической мысли оказалось близким к нулю. Умение понимать взаимосвязь между экономическими данными и явлениями – великая редкость. Общекультурный уровень удручающе низок. Библиотекари в вузах в один голос жалуются, что преподаватели ничего не читают. Но хуже всего, что никакого дискомфорта от своего профессионального и культурного низкого уровня многие научные сотрудники уже не испытывают. Некого стало стыдиться. И незачем.

Тем не менее было бы ошибочно думать, что в постсоветский период вообще не появилось в российской экономической науке ничего заслуживающего внимания.

При этом интересны два момента. Во-первых, лучшие произведения принадлежат малотитулованным ученым. Я, конечно, не знаком со всей экономической литературой и поэтому могу пропустить какие-то крупные работы. Пишу о том, что знаю.

Среди наиболее крупных работ этого периода, написанных профессиональными экономистами, назову книги профессора Санкт-Петербургского госуниверситета В. Т. Рязанова «Экономическое развитие России. ХIХ–ХХ век», С. В. Онищук «Исторические типы общественного воспроизводства», А. А. Прохорова «Русская система управления», А. Потемкина «Виртуальная экономика», работы Андрея Белоусова по советской экономике. Три последних автора были «всего лишь» кандидатами экономических наук на момент выхода этих книг.

Во-вторых, очень оригинальные экономические работы написали непрофессионалы: А. П. Паршев «Почему Россия не Америка» и «Почему Америка наступает», С. Кара-Мурза «Советская цивилизация», М. Л. Хазин (в соавторстве) «Закат империи доллара и конец «Pax Americana»» и ряд других работ с анализом американcкой и российской экономик. Много тонких и глубоких экономических размышлений содержатся в книгах Максима Калашникова и Сергея Кугушева (из них лишь последний экономист).

В 2002 г. я написал статью, в которой обосновывал мысль о перераспределении доходов населения как ключевого элемента обеспечения экономического роста в России. Спустя некоторое время меня познакомили со статьей физика Д. Чернавского в физическом журнале за 1997 г., где обосновывалась та же идея. Очень интересны наши экономические еженедельники, где часто публикуются весьма глубокие статьи совсем нетитулованных журналистов. В относительно конкурентных условиях на рынке экономической продукции научная номенклатура явно проиграла неноменклатурным научным работникам.

Деградация российской экономической науки после 1991 г. оказалась намного более болезненной для общества, чем в советский период. В советском обществе она затрагивала преимущественно политическую экономию и макрокономическую статистику. В российском обществе она коснулась всех экономических дисциплин. В советском обществе противовесом деградации экономической науки выступали жизнеспособность хозяйственной системы, огромный хозяйственный опыт и квалификация руководящих хозяйственных кадров различных уровней. В постсоветской экономике деградировали в квалификационном отношении почти все уровни хозяйственного руководства: государственное руководство экономикой, руководство фирмами и предприятиями, цехами. Исключения весьма редки.

Можно ли возродить российскую экономическую науку?

Вопрос может показаться риторическим. Она, вроде бы, и сама возрождается, о чем говорят названные (и неупомянутые) новаторские научные работы постсоветского периода. Надо набраться терпения – и через, скажем, 5–10 лет и в России появятся шедевры экономической науки.

Но дело в том, что, как мне представляется, экономическая наука влияет на общественную жизнь преимущественно через деятельность научного сообщества, а не отдельных ученых вне рамок этого сообщества. Ни общество в целом, ни политический правящий слой не способны в силу своей некомпетентности в специальных вопросах определить ценность отдельных научных работ. Это делает научное сообщество. Процесс весьма непростой, и в истории мировой экономической мысли (как и в истории науки вообще) можно найти примеры недооцененных современниками научных работ и ученых. Так, в хорошо знакомой мне экономической советологии были недооценены научные заслуги таких экономистов, как Наум Ясный и Игорь Бирман. Долгое время недооценивались работы Хайека.

И все же позволю себе утверждать, что на Западе научное сообщество гораздо чаще своевременно признавало ценность выдающихся научных работ и выдающихся ученых. Именно благодаря признанию научным сообществом работы выдающихся ученых оказали огромное влияние на общественную жизнь. Так, Кейнс, прежде чем стал всемирно известен благодаря книге «Общая теория занятости, процента и денег», написал ряд других книг, получивших признание научного сообщества. Можно сказать, что в западном научном сообществе имеется (по крайней мере, был) более или менее обоснованный рейтинг научных достижений.

Что обеспечивает такое рациональное и общественно полезное действие этого сообщества? Очевидно, его многовековое рациональное построение. Не вдаваясь в науковедческие тонкости, предположу, что оно не только ориентировано на получение научного результата, но именно поэтому способно и его объективно оценить. Кстати, то же самое существовало и в советском и российском научном сообществе в тех областях науки, которые не подвергались идеологическому контролю (математика, физика) и где благодаря этому имелись выдающиеся научные достижения мирового уровня.

Как же, однако, быть с российским научным сообществом, которое десятилетиями формировалось в уродливых общественных условиях? Априори можно сказать, что оно как целое не способно дать объективную оценку научным достижениям в своей науке. Свидетельством является, например, то, что перечисленные мною выдающиеся работы в нашей экономической литературе либо замалчивались, либо высмеивались. Если бы у нас каким-то чудом появились ученые уровня Адама Смита, Карла Маркса или Джона Кейнса, боюсь, общество об этом не узнало бы. В отличие от 1960-х годов, в России теперь нет такого авторитетного органа общественной мысли, как журнал «Новый мир».

Вопрос, следовательно, состоит в том, как можно (и можно ли вообще) изменить характер этого сообщества. Задача кажется неразрешимой в принципе. Коль скоро в экономическом научном сообществе численно преобладают эрзац-ученые, они своей массой задавят настоящих. Задача, следовательно, сводится к тому, как избавиться от этих эрзац-ученых, чтобы изменить соотношение сил в научном сообществе. Не может быть, конечно, и речи, что этим займется само научное сообщество.

Очевидно, что основным источником гнилости экономического научного сообщества является гнилость самого российского общества. Каково общество, такова и наука. Вот почему и поставленная задача кажется утопической. Но общество неоднородно. В нем есть и модернизационный, и традиционный слои. Представим себе, что в силу каких-то причин (экономический кризис, военное поражение, раскол в правящем слое – все вполне реальные события для современной России) модернизационный слой, несмотря на свою малочисленность, одерживает каким-то образом победу в силу дискредитации традиционного слоя. Это нередко бывало в истории России в аналогичных обстоятельствах. Тогда перед ним встанет задача возрождения российской науки вообще и экономической науки в частности.

Если, как я постарался показать, основным препятствием развития экономической науки в настоящем являются институциональные факторы, речь должна будет пойти об изменении характера научных институтов, сложившихся во времена СССР и мало изменившихся в постсоветский период. Но этого мало: они должны сопровождаться наличием у общества потребности в науке. Попытки модернизации научных и образовательных институтов в начале 90-х годов XX века окончились неудачей прежде всего в силу того, что одновременно общество (государство, хозяйственные предприятия) проявило безразличие к науке, а население – к качественному образованию. Отсюда – поворот к науке государства и хозяйственных предприятий является предпосылкой к оздоровлению науки. В действительно модернизационном обществе это является аксиомой.

По этому поводу в последние годы сказано немало, и, будем справедливы, кое-что и сделано: в частности, значительно увеличены государственные расходы на науку и образование. Но странное дело: денег выделяется больше, а результаты научной и образовательной деятельности ухудшаются: меньше цитируемость российских ученых, падают рейтинги вузов. Очевидно, дело не только и не столько в деньгах, сколько в институтах, а их боится изменить российское государcтво.

Модернизационное государство неизбежно займется модернизацией научно-образовательных институтов. Ключевой здесь является судьба Российской академии наук как ведущего научного учреждения в России. О пороках этого учреждения сказано уже так много, что трудно что-то добавить. Трагедия состоит в том, что университеты и вообще вузы, вокруг которых создавалась наука на Западе, у нас еще намного хуже во всех отношениях.

Трудно ожидать существенного результата от усилий возродить уже имеющиеся научные и образовательные институты – детища бюрократической системы. В них нет критического здорового ядра. Мне думается, что сдвига можно ожидать от новых научно-образовательных институтов. Но предпосылкой их успехов является коренное изменение отношения государства и хозяйства к науке и образованию. Неудача аналогичных попыток в 90-е годы была обусловлена не ложностью идеи, а тем, что тогдашнему обществу и хозяйству наука и образование по большому счету не были нужны.

Совсем не очевидно, что сейчас положение изменилось. Несмотря на риторику по поводу инноваций и т. д. Об этом можно будет говорить всерьез только тогда, когда заказы на научные исследования пойдут не приближенным лицам и институтам, а на конкурсной основе – коллективам и ученым, представившим лучшие проекты и имеющим реально лучшие научные достижения. При этом экспертами выступят не ангажированные отечественные эксперты, а более беспристрастные лучшие зарубежные эксперты с опорой на объективные показатели научной деятельности (индексы цитирования, патенты и т.д.). В равной мере хозяйственным предприятиям для преуспеяния и выживания потребуется настоящая наука. Но это предполагает коренное изменение характера функционирования российского государства и хозяйства. Такая перестройка близка к социальной революции. Сомнительно, что ее сможет осуществить нынешнее российское руководство, сформировавшееся в период разрушительных реформ и ответственное за них.

Эта созидательная перестройка (в отличие от разрушительной второй половины 80-х годов) позволит постепенно решить и кажущийся неразрешимым вопрос о старых экономических научно-образовательных учреждениях. Лучшие ученые постепенно перейдут на работу в новые научные учреждения, старые будут либо отмирать сами по себе либо (очень редко) попытаются перестроиться, избавившись от бесплодных руководителей и сотрудников.

Легче всего такую перестройку осуществить в гуманитарных науках, где для исследований нужна минимальная техническая база. Вопрос о судьбе Отделения экономики РАН тогда вообще потеряет какое-либо значение. Государство откажется, конечно, от смешного (и, кажется, нигде больше в мире не наблюдаемого) вознаграждения за звания академиков и членов-корреспондентов. Таким образом, в рамках этих новых институтов постепенно (для этого потребуются десятилетия) появится действительное научное сообщество.

Возрождению экономической науки в России могло бы способствовать наличие государcтвенной научной и образовательной политики. Было бы полезным возобновить присуждение премий (наподобие сталинских в прошлом или премий по энергетике в настоящем) за действительно выдающиеся достижения в экономической науке объективной комиссией по их присуждению. Это подняло бы престиж экономической науки в обществе и в глазах молодежи. В гораздо большей степени, чем сейчас, научные достижения должны учитываться при оценке труда преподавателей вузов. Государство могло бы субсидировать перевод научных экономических журналов на иностранные языки или подробной аннотации научных статей, а также лучших книг российских авторов специальным издательством. В бюджеты государственных вузов могли бы закладываться средства для перевода лучших работ преподавателей, посылаемых в иностранные журналы. Это позволило бы гораздо шире знакомить иностранцев с достижениями российских экономистов.

Многое предстоит сделать и для подготовки молодых ученых-экономистов. Особенно большим недостатком является слабое знание экономической истории и неумение анализировать экономическую действительность. Неплохо было бы собрать лучших преподавателей для начала в одном-двух экономических вузах и организовать в них качественную подготовку экономистов для науки и преподавания. Эти вузы могли бы стать и центрами экономических исследований. Огромная работа предстоит по переподготовке сотен тысяч наиболее способных экономистов, которые таковыми пока в сущности не являются, ибо получили отвратительное образование. Такая же переподготовка необходима и для большинства дееспособных преподавателей вузов.

Заключение

Рассмотрение частного, казалось бы, вопроса об отставании российской экономической науки выявило его обусловленность коренными особенностями российского исторического процесса многих десятилетий и глубоким несовершенством основных институтов современного российского общества и его моральных ценностей. Поэтому изменить ситуацию без решения этих коренных вопросов невозможно. Цена же этого вопроса велика. Без квалифицированных, талантливых, желательно, гениальных экономистов и гуманитариев не найти выхода из, в сущности, безвыходного положения современного российского общества. Трудно представить длительное существование страны с огромной территорией и природными ресурсами, но сокращающимся населением и деградирующей экономикой и обороной в окружении многонаселенных и быстроразвивающихся стран, обделенных природными ресурсами. В аналогичных ситуациях многие общества гибли, а некоторые выживали – потому что у них находились необходимые интеллектуальные ресурсы. Знание – сила!

Вконтакте

Вклад лучших ученых остается актуальным даже через несколько веков после их смерти. Это касается не только выдающихся физиков или математиков, известные экономисты тоже заслуживают продолжительной славы. Перечислим нескольких самых способных ученых и их достижения.

Адам Смит

Пожалуй, это имя знают даже те, кто далек от финансовых вопросов. Известный экономист Адам Смит появился на свет в 1723 году в Шотландии. Он стал основоположником классической политэкономии, а главные его труды - «Теория нравственных чувств» и «Исследование о природе и причинах богатства народов». Свой путь Адам начал в простой местной школе, с детства он любил читать и активно проявлял себя в занятиях. В 14 лет юноша отправился изучать философию в Глазго, а в 1746 уже закончил Оксфордский колледж, после чего стал читать лекции по литературе, праву и экономике. В 1751 Смит стал профессором логики, материалы его лекций стали основой будущей книги о чувствах. Многие известные экономисты того времени преподавали, но вскоре Адам Смит бросил работу ради заграничной поездки в качестве сопровождающего с сыном герцога Баклю. В путешествии он написал свой главный труд, «Исследование о природе и причинах богатства народов», который принес ему мировую славу.

Генри Адамс

Этот ученый родился в 1851 году в американском городе Девенпорт. Генри увлекся финансами еще в юности, пока обучался в университете, а позже стал преподавать экономику. Кроме того, он работал в комиссии, контролирующей торговлю между штатами. Как и многие другие известные экономисты, Адамс серьезно изменил мировой подход к финансам. Он изучил связи общественного и частного сектора, что позволило государству изменить принципы регулирования экономики. Его теории не совпадали со взглядами Адама Смита. Генри Адамс считал, что общество и государство должны определять экономическую политику общими силами. Помимо всего прочего, Генри повлиял и на развитие железных дорог в Америке, часто выступая в этой сфере в качестве эксперта.

Карл Маркс

Этот уроженец Пруссии определил ход истории, его соображениями вдохновлялись не только известные экономисты России и других стран, но и например, Ленин. в 1818 году в Трире, где получил гимназическое образование, затем учился в Бонне и Берлине. После университета он увлекся революционными идеями. Несколько лет Маркс проработал в газете, а затем занялся Переехав в Париж, он познакомился с Энгельсом, это сильно на него повлияло. В 1864 основал международную рабочую ассоциацию, а вскоре опубликовал «Капитал», важнейшую из своих работ. Самые известные экономисты - Смит, Рикардо стали вдохновением для Маркса, который, основываясь на их теориях, исследовал связь стоимости и труда, денег и товаров. Согласно его убеждениям, страной управляет политически господствующий класс. Такие взгляды стали основой марксистского движения.

Джон Кеннет Гэлбрейт

Многие известные экономисты сильно повлияли на ход истории, но только этот был преподавателем президента США Гэлбрейт появился на свет в простой семье, где было четверо детей, учился в школе и аграрном колледже, а в 1931 стал бакалавром наук в сфере сельскохозяйственной экономики. С 1934 году он начал преподавать в Гарварде. На его взгляды повлияли работы другого известного экономиста - Кейнса. Кроме того, Гэлбрейт работал на правительство, занимаясь регулированием цен и уровня заработной платы. С 1943 года он работал в журнале «Fortune», а в 1949 году вернулся в Гарвард. Во времена Второй мировой состоял в команде экономистов, удерживающих под контролем инфляцию - последствия недавней все еще были крайне значительными для Соединенных Штатов Америки. Когда в 1960 году Кеннеди стал президентом, Гэлбрейт был назначен послом в Индии. За годы своей жизни он написал множество книг, в число наиболее известных входят такие труды, как «Общество изобилия», «Новое индустриальное государство», а также «Экономика и общественные цели». До последних своих дней Гэлбрейт продолжал активно трудиться, публикуя научные статьи, оставаясь влиятельным специалистом и государственным советником, а также сохраняя преподавательскую деятельность, а в 2006 году он умер по естественным причинам.

Экономика кажется очень простой наукой, рассматривающей преимущественно хозяйственные процессы в аспекте извлечения прибыли в ходе цепочки целенаправленных действий. Однако и в этой нехитрой с виду теории есть место множеству разногласий, вокруг который ломаются копья и ведутся ожесточённые споры. Помимо объективных закономерностей, считающихся аксиомами, учёные мужи, преуспевшие в исследовании экономических процессов, высказывают свои личные суждения, излагают гипотезы, и это, безусловно, очень хорошо. Без дискуссии не бывает прогресса. Забегая вперёд, следует назвать главную причину споров, и состоит она в вопросе о том, может ли экономика планироваться и прогнозироваться. А если нет, то нужна ли эта наука вообще?

Кейнс

Джону Мейнарду Кейнсу принадлежат лавры создателя современной экономической теории, довольно запутанной, но если её изложить в упрощённом виде, то получается, что каждый период и любая конкретная сложившаяся ситуация требует своего индивидуального подхода. Этим она и подкупает. Этот великий учёный показал себя не только теоретиком, но и умелым практиком, играя на фондовой бирже и зарабатывая на ней миллионы долларов. Не отрицая мощи рыночных механизмов, Кейнс настаивал на том, что при определённых обстоятельствах, складывающихся, впрочем, почти всегда, государственное вмешательство не только возможно, но и крайне желательно. До него вся экономическая наука базировалась исключительно на учении Адама Смита. Отчасти благодаря Кейнсу доллар, а не золото, стал играть роль мирового всеобщего эквивалента после краха Бреттон-Вудской валютной системы. Как и всякое сложное учение, кейнсианство породило множество «правых» и «левых» ответвлений, что ещё более усложнило его восприятие к всеобщему горю студентов экономических вузов.

Смит

Адама Смита называют отцом экономической науки. Как всякий последователь, а тем более основатель какой-либо научно-философской системы, он свято верил в её всесилие и универсальность. По поводу имени без сомнения великого учёного и поныне ходит множество каламбуров, в которых обыгрывается приоритетность его открытий. В противовес понятию Homo sapiens Смит ввёл в обращение термин «человека экономического», движет которым, скорее, не разум (а если и он, то в весьма специфической форме). Главным побудительным фактором этого гипотетического существа является страсть к наживе, впрочем, играющая позитивную роль. По Смиту каждый обогащающийся индивидуум одновременно улучшает общество и отношения между его членами. Всем управляет «невидимая рука рынка» в автоматическом режиме. Теория имеет ряд слабых сторон, но она была практически единственной хоть как-то дающей представление о процессах, происходящих в мире капитализма. Вместе с Дарвином и Фрейдом Адам Смит нанёс мощный удар по складывавшимся веками и тысячелетиями устоям. Впрочем, выдвигались и другие футурологические гипотезы, весьма смелые.

Рикардо

Испанский экономист Дэвид Рикардо стал автором теории международного разделения труда, чем поверг в прах (так многим казалось) идеи сторонников положительного внешнеторгового баланса как критерия финансового благополучия любой страны (он используется и сегодня). Смысл учения в том, что каждое отдельно взятое государство может специализироваться на производстве какого-то одного продукта (или нескольких, в крайнем случае), а всё остальное закупать за рубежом. Если принять это утверждение на веру, то соотношения объёмов экспорта и импорта не имеет значения. Теория Рикардо во многом симпатична специалистам, но, как и любая другая, не обладает свойством универсальности. Полной международной кооперации, как показывает история, в том числе и новейшая, достичь практически невозможно хотя бы по политическим причинам. В ограниченном виде попытки создать её предпринимались в рамках разных общественных формаций, порой небезуспешно.

Маркс

Долгое время марксизм на значительной части поверхности нашей планеты объявлялся единственно верной и вечной экономической теорией, однако после крушения мировой социалистической системы его отвергли практически повсеместно, хотя не всегда и в декларативной форме. К примеру, в Китае, Вьетнаме и некоторых других странах, официально исповедующих коммунизм, на практике введены рыночные отношения, и в этом смысле, вероятно, на стены высоких кабинетов логичнее всего было бы вешать портреты Кейнса (он ратовал за госрегулирование) или Адама Смита (ставившего наживу впереди всего). К заслугам классика, несомненно, следует отнести тщательное изучение всех существовавших на то время теорий, как философских, так и экономических, однако сделанные им выводы не всегда «налезают на голову». После долгих, масштабных и мучительных экспериментов, ставившихся во многих странах, теория Маркса в целом продемонстрировала свою практическую неприменимость. Впрочем, и сегодня некоторые её поклонники призывают «не выплёскивать ребёнка вместе с водой», цитируя своего кумира.

Хайек

В отличие от упомянутого Кейнса, австрийский теоретик Фридрих Хайек крайне негативно оценивал вероятные последствия государственного вмешательства в рыночные отношения и был в своих взглядах последовательным. Он считал, что, во-первых, никакие чиновники, сколь бы гениальными они ни были, никогда и ни при каких обстоятельствах не смогут собрать достаточно полной информации о происходящих в стране экономических процессах. А во-вторых, даже если и удастся это сделать (чисто гипотетически), то обработать эти массивы данных правительство не сможет, а даже если когда-то и будет выработано решение, то оно уже устареет. Возможно, причина столь экстремального неприятия Хайеком методов прогнозирования и планирования объясняется отсутствием компьютеров в годы, когда теория создавалась, но в нацистской Германии, где проживал учёный, её не оценили, и экономист был вынужден уехать подобру-поздорову. Самые крупные плановые экономики Хайек (1899—1992) пережил.

Фридман

Солидарность Мильтона Фридмана с Фридрихом Хайеком, а также со всем другими сторонниками либеральной экономики очевидна. А теорию Кейнса он, естественно, критиковал и считал, что не нужно вмешиваться в работу «здорового организма». Главный регулятор — это сам рынок, и все функции государства исчерпываются ведением правильной монетарной политики. Если денежная масса будет оптимальной, то есть не слишком малой и не чересчур большой, общество практически застраховано от кризисов, инфляции, девальвации, ревальвации, застоя и прочих неизбежных спутников капитализма. То есть регулировать можно, но только эмиссию. В принципе, на словах всё отлично. Практика, однако, показывает, что денег чаще всего печатается не столько, сколько можно, а столько, сколько нужно. Государству на покрытие долга.

Гэлбрейт

Репутация Джона Кеннета Гэлбрейта (1908—2006) как выдающегося экономиста базируется в основном на его действительно уникальных профессиональных знаниях и редком аналитическом уме. Эти замечательные качества загадочным образом сочетались в нём с почти полным отрицанием полезности экономической науки как таковой. Уже в начале 60-х годов Гэлбрейт видел те безрадостные перспективы, к которым общество фактически уже привели крупные корпорации, заинтересованные не в удовлетворении человеческих потребностей, а создании новых, ради чего ими производится искусственное (неестественное) формирование потребительских предпочтений. Он был университетским профессором, послом в Индии и остроумным автором академических трудов. Большие знания — великие печали…

Стиглиц

Ещё один противник либеральной экономики, сторонник Кейнса и даже отчасти Маркса, к тому же Нобелевский лауреат (2001). Пережив разорение родного города Гари (Индиана, США), Джозеф Стиглиц занялся наукой и нашёл объяснение безобразиям, приводящим к таким грустным последствиям. Вывод, сделанный им, состоит в отрицании стихийного рынка. Стиглиц критиковал Всемирный банк, главным экономистом которого был, МВФ и другие международные финансовые структуры за чрезмерный либерализм. Президент Клинтон назначил его своим советником по вопросам экономики, правда, на финансовой политике США это отразилось мало.

Вот так и спорят по сей день…

Федеральное агентство по образованию РФ

Брянский государственный технический университет

Кафедра «Экономика и менеджмент»

по дисциплине «История экономических учений»

Выдающиеся русские экономисты

Брянск 2010

ВВЕДЕНИЕ

1. КАНТОРОВИЧ ЛЕОНИД ВИТАЛЬЕВИЧ

2. КОНДРАТЬЕВ НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВИЧ

3. ЧАЯНОВ АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ

4. БОГДАНОВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ

5. СЛУЦКИЙ ЕВГЕНИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ

6. БУНГЕ НИКОЛАЙ ХРИСТИАНОВИЧ

7. КУЛЕШОВ ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

8. АНИКИН АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

9. ГРИГОРЬЕВ ЛЕОНИД МАРКОВИЧ

10. ТАМБОВЦЕВ ВИТАЛИЙ ЛЕОНИДОВИЧ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

российский экономика наука методика канторович

Материальное развитие и состояние общества, умонастроение и социальное «самочувствие» населения во всех странах в большой мере определяют ученые-экономисты, их система взглядов и, главное, влияние на реальную экономику. Именно культура, новаторство и профессионализм экономистов говорят нам о стране, в конечном счете, больше, чем текущие цифры. Ведь экономические показатели и статистические данные могут измениться (и меняются) в короткое время - вследствие рационального применения новаторской экономической теории.

Кроме того, экономический успех любой страны зависит от отсутствия противоречий между национальными традициями страны и ее социальной и хозяйственной практикой, поскольку национальные традиции могут либо способствовать экономическому успеху нации, либо - если они не учитываются - вести к ее застою.

Русский экономист Л.В. Канторович родился в 1912 г. в Санкт-Петербурге. Русская революция началась, когда ему было пять лет, во время гражданской войны его семья бежала на год в Белоруссию. В 1922 г. умер его отец, Виталий Канторович, оставив сына на воспитание матери, урожденной Паулины Сакс.

Леонид Витальевич проявлял интерес к естественным наукам задолго до того, как он в 1926 г. в возрасте четырнадцати лет поступил в Ленинградский университет. Здесь он изучает не только естественные дисциплины, но и политэкономию, современную историю, математику. Его склонность к математике становится определяющей в работе по теории рядов, которую он представил на первом Всесоюзном математическом конгрессе в 1930 г. Закончив в том же году учебу, он остается в Ленинградском университете на преподавательской работе и продолжает свои исследования на кафедре математики. К 1934 г. он становится профессором, а годом позже, когда была восстановлена система академических степеней, получает докторскую степень.

В 30-е гг., в период интенсивного экономического и индустриального развития СССР, Канторович был в авангарде математических исследований и стремился применить свои теоретические разработки в практике растущей советской экономики. Такая возможность представилась в 1938 г., когда он был назначен консультантом в лабораторию фанерной фабрики. Перед ним была поставлена задача разработать такой метод распределения ресурсов, который мог бы максимизировать производительность оборудования, и он, сформулировав проблему с помощью математических терминов, произвел максимизацию линейной функции, подверженной большому количеству ограничителей. Не имея чистого экономического образования, он знал, что максимизация при многочисленных ограничениях – это одна из основных экономических проблем и что метод, облегчающий планирование на фанерных фабриках, может быть использован в других производствах.

Метод ученого, известный сегодня как метод линейного программирования, нашел широкое экономическое применение во всем мире. В работе «Математические методы организации и планирования производства», опубликованной в 1939 г., экономист показал, что все экономические проблемы распределения могут рассматриваться как проблемы максимизации при многочисленных ограничителях, следовательно, могут быть решены с помощью линейного программирования. Даже в тяжелые годы второй мировой войны, когда Канторович занимал должность профессора в Военно-морской инженерной академии в блокадном Ленинграде, он сумел создать значительное исследование «О перемещении масс» (1942). В этой работе он использовал линейное программирование для планирования оптимального размещения потребительских и производственных факторов.

Продолжая работать в Ленинградском университете, ученый одновременно возглавил отдел приближенных методов в Институте математики АН СССР в Ленинграде. В 1951 г. он (совместно с математиком, специалистом в геометрии В.А. Залгаллером) опубликовал книгу, описывающую их работу по использованию линейного программирования для повышения эффективности транспортного строительства в Ленинграде. Через восемь лет он опубликовал самую известную свою работу «Экономический расчет наилучшего использования ресурсов». В ней он сделал далеко идущие выводы по идеальной организации социалистической экономики для достижения высокой эффективности в использовании ресурсов.

Премия памяти Нобеля 1975 г. по экономике была присуждена совместно Леониду Витальевичу и Тьяллингу Купмансу «за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов». В следующем году Канторович стал директором Института системных исследований АН СССР. Проводя собственные исследования, он в то же время поддерживал и обучил целое поколение советских экономистов.

В 1938 г. ученый женился на Наталье Ильиной, враче по профессии. Их дети – сын и дочь – стали экономистами. Умер выдающийся российский экономист 7 апреля 1986 г. в возрасте 74 лет.

Кроме Нобелевской премии и наград, полученных в СССР, Леониду Витальевичу были присуждены почетные степени университетами Глазго, Гренобля, Ниццы, Хельсинки и Парижа; он был членом Американской академии наук и искусств.

Кондратьев Николай Дмитриевич родился в Москве в 1982 году. Небольшой срок работал заместителем министра продовольствия во Временном правительстве. В 1920 г. основал Конъюнктурный институт и руководил им вплоть до расформирования его властями в 1928 г. В 1925 г. опубликовал статью “Большие циклы конъюнктуры”, которая сделала его известным на Западе экономистом. В 1930 г. был арестован по сфабрикованному обвинению. В тюрьме пытался писать книгу “Основные проблемы экономической статики и динамики”, которая должна была стать его главным трудом, однако к 1938 г. он практически не вставал, что не помешало НКВД осудить его по новому сфабрикованному делу и сразу же расстрелять. Кондратьев – наверное, единственный русский экономист, чье имя хорошо знают западные ученые. Собрание его сочинений – беспрецедентный шаг – было издано в США.

Основными научными достижениями ученого является открытие научного термина “большие циклы конъюнктуры”, которые часто называют волнами Кондратьева. Экономический цикл, как известно, это некоторое колебание, которое содержит в себе как спад, так и подъем. Когда цикл заканчивается, начинается кризис, в процессе преодоления которого начинается новый цикл. Кондратьев открыл самые продолжительные циклы в экономике, чья длительность колеблется от 40 до 70 лет. Именно такое время требуется мировой экономике, чтобы внедрить качественно новые методы производства, выжать из них все возможности и перейти к другим, еще более смелым методам. В настоящее время мы живем на исходе четвертой волны Кондратьева.

Кроме того, Николай Дмитриевич был заместителем министра продовольствия Временного правительства (в 1917 г.) и директором Конъюнктурного института (1920-1928 гг.).

Александр Владимирович Чаянов родился 17 января 1888 в Москве. Отец Чаянова по происхождению крестьянин, стал московским купцом. В 1906 Александр Владимирович поступил в Московский сельскохозяйственный институт и после его окончания в 1911 начал работать там преподавателем. Его специализацией стала аграрная экономика. В 1908 появилась первая печатная работа, посвященная кооперации в Италии. К окончанию института он опубликовал уже около 20 работ. Параллельно с научными трудами он занимался и практической работой – главным образом, в области льноводческой кооперации. Созданное при его активном участии в 1915 Центральное товарищество льноводов начало активно и быстро завоевывать рынок.

Чаянов никогда не был членом каких-либо партий, но участвовал в политической деятельности как представитель кооперативного движения. В 1917, накануне Октябрьской революции, ученый в течение двух недель входил в состав последнего Временного правительства как заместитель министра земледелия. После прихода к власти большевиков он, как и другие российские кооператоры, начинает с ними активно сотрудничать. В 1919 он возглавил Научно-исследовательский институт сельскохозяйственной экономики. В феврале 1921 он утверждается членом коллегии Наркомата земледелия, всерьез обсуждалось даже предложение В.И. Ленина включить его в число руководителей только что образованного Госплана. Весной 1921 он был членом комиссии, которая разработала и приняла «Основные принципы построения продналога».

На 1920-е приходится расцвет научной деятельности Александра Чаянова. В 1923, находясь в научной командировке за рубежом, он издал в Берлине свой главный научный труд – Учение о крестьянском хозяйстве. В 1925 эта книга была опубликована и в России под названием Организация крестьянского хозяйства. В эти же годы экономист издал ряд художественных произведений в жанре историко-мистической фантастики.